Mif-legenda

Как бывало к Кроку, так теперь к Либуше шли отовсюду люди со своими ссорами и спорами. Всякий просил разрешить тяжбу. Справедливо судила Либуша, и не раз примирял спорящих ее мудрый совет.

Но вот однажды заспорили два соседа, оба старейшины родов, о межах и угодьях. И так бранились они, так поносили друг друга, не щадя памяти дедов своих и матерей, что угасла меж ними и родами их добрососедская любовь и разгорелась жестокая вражда.

Ни один не хотел уступить в этом споре; уподобился каждый кремню. И как пришло то урочное время, когда шли все к Либуше на суд, поспешили и они в Вышеград.

Под развесистой липой, на высоком троне, покрытом ковром, восседала Либуша в венке из белоснежных цветов. По правую и левую руку ее сидели двенадцать старейшин, двенадцать владык самых сильных родов, – все умудренные опытом, седобородые мужи. Их окружала широким кольцом толпа мужчин, женщин и стариков. Одни пришли за судом и советом, другие – постоять за сородичей.

И вот предстали перед княжной и старейшинами два враждующих между собою соседа, и младший из них горько жаловался, что старший несправедливо посягает на исконные его поля и межи. Тот, что был старше, с длинной густой бородой, мрачный, как туча, перебил его речь, Резко и кратко потребовал он, чтобы сталось по воле его, нимало не заботясь о том, что чинит обиду соседу.

Выслушала Либуша одного и другого и, поразмыслив, объявила решение главному из двенадцати старцев. А когда, посоветовавшись между собою, подтвердили старейшины слова ее, огласила княжна то, что нашла справедливым: молодому кривда чинится, ему принадлежат и поля и межи.

Не договорила она. Вне себя от дикого гнева, трижды ударил о землю тяжелым посохом старший из спорящих. Побагровело лицо его, глаза засверкали. Словно внезапный ливень полились из его уст брань и крики:

– Вот каково у вас право! И чего ждать другого, когда судит нас баба! У бабы волос долог, а ум короток. Пусть шьет да прядет, а судить не ее ума дело! Позор нам, мужчинам! – И он бил кулаком себя по голове и, захлебываясь, брызгал слюной. – Срам нам! Где же, в каком племени властвует над мужчинами женщина? Лишь у нас! Лишь у нас! Потому мы и служим посмешищем. Лучше пропасть, чем сносить бабью власть!

Все вокруг замерли, пораженные неистовой речью. Краска стыда залила лицо княжны, сердце ее сжалось от оскорбления и несправедливой обиды. Ни слова не сказала она обидчику, лишь устремила на толпу, на старейшин свой пылающий взор. А когда не услыхала она ни слова защиты, когда никто не ответил дерзкому, молвила она величаво, не торопясь, хотя голос ее дрожал от волнения.

– Да, я женщина и поступаю по-женски. Не сужу я вас с железной палицей в руках, вот и кажется вам, что мало я смыслю. Нужно вам, чтобы был у вас правитель построже? Пусть же будет по-вашему. Идите с миром домой. Пусть изберёт народное вече себе воеводу. Кого оно выберет, тот и будет мне мужем.

Так вымолвив, ушла она и тотчас послала гонцов в Казин и Тетин за сестрами. А сама между тем уединилась в самый отдаленный и сумрачный угол своего прекрасного сада. Там, среди густых зарослей кустарников, под развесистыми липами, было священное место, и никто, кроме Либуши и сестер ее, не смел туда заходить.