Mif-legenda

Пастернак не преследовал своим романом поли­тических целей. Он лишь хотел сказать в главной прозе своей жизни все, что наболело, оценить путь страны и свой жизненный путь, вычленить вечные вопросы из потока времени. Поэт верил в бессмертие души, равно как и в то, что созданное им надол­го переживет его самого. Вспомним, как Юрий Жи­ваго говорит умирающей Анне Ивановне Громеко:

« .смерть, сознание, вера в воскресение . Воскре­сение. В той грубейшей форме, как это утверждает­ся для утешения слабейших, это мне чуждо . одна и та же необъятно тождестве иная жизнь наполняет вселенную и ежечасно обновляется в неисчисли­мых сочетаниях и превращениях. Вот вы опасае­тесь, воскреснете ли вы, а вы уже воскресли, когда родились, и этого не заметили .

Человек в других людях и есть душа человека . В других вы были, в других и останетесь. И какая вам разница, что потом это будет называться памятью. Это будете вы, вошедшая в состав будущего .

Смерти нет. Смерть не по нашей части. А вот вы сказали талант, это другое дело, это открыто нам. А талант — в высшем широчайшем понятии есть дар жизни .

Смерти не будет потому, что прежнее прошло. Это почти как: смерти не будет, потому что это уже видали, это старо и надоело, а теперь требуется но­вое, а новое есть жизнь вечная .»

Пастернака волновала природа поэзии и искус­ства, проблема индивидуума, который старается осмыслить бурную эпоху, не становясь на сторону ни одной из сторон. Наделив Юрия Живаго собст­венными переживаниями и мыслями и придумав ему совсем другую биографию, автор хотел за­клясть смерть, отдалить ее приход, показать всему миру величие и безграничность русской души.

А в результате получился роман совсем несовет­ский, который властью был воспринят как реши­тельно антисоветский. По мнению последней воз­любленной Пастернака, Ольги Всеволодовны Ивинской, образ Юрия Живаго — это «прежде всего утверждение права человеческого духа на свободу, отрицание любого рода тоталитаризма, единооб­разия мышления, гимн величию творческого нача­ла в человеке».

Пастернак был великим поэтом, всю жизнь гре­зившим о большой прозе, романе, который бы пе­ревернул если не мир, то литературу. Не случайно Юрий Живаго «с гимназических лет мечтал о про­зе, о книге жизнеописаний, куда бы он в виде скры­тых взрывчатых гнезд мог вставлять самое ошелом­ляющее из того, что он успел увидеть и передумать. Но для такой книги он был еще слишком молод, и вот он отделывался вместо нее писанием стихов, как писал бы живописец всю жизнь этюды к боль­шой задуманной картине».

Мечты о романе стимулировались особой про­пагандой романной формы в советское время. Пи­сателей призывали создать новые шедевры, пре­восходящие «Войну и мир». На щит поднимались идеологически выдержанные произведения Алек­сандра Фадеева и Федора Гладкова.

Своему другу, драматургу Александру Константи­новичу Гладкову, в 1942 году Пастернак признавал­ся: «Я много бы дал за то, чтобы быть автором «Раз­грома» или «Цемента». Да, да, не смотрите на меня с таким удивлением . Большая литература существу­ет только в сотрудничестве с большим читателем .»

Пастернак с «Доктором Живаго» и в самом деле получил большого читателя; Только, к сожалению, не у себя на родине, а в окружающем мире, от кото­рого наследники Сталина отгородились «железным занавесом». Там были переводы на десятки языков, миллионные тиражи, миллионные гонорары (в списке мировых бестселлеров в конце 50-х «Доктор Живаго» потеснил даже набоковскую «Лолиту»). В СССР же роман появился только в 1988 году, че­рез 28 лет после смерти автора, и тоже миллион­ным тиражом — в «Новом мире».