Mif-legenda

Рассказывая задним числом о событиях той страшной зимы, Пастернак писал Ольге Фрейденберг 1 июня 1932 года:

«Сколько неразрешенных трудностей с кварти­рой (нам с Зиной и ее мальчиками некуда было де­ваться, когда очистили Волхонку, и надо исписать много страниц, чтобы рассказать, как все это рассо­вывалось и рассеивалось). Невозможным бреме­нем, реальным, как с пятнадцатилетнего возраста сурово реальна вся ее жизнь, легло все это на Зину. Вы думаете, не случилось той самой «небылицы, сказки и пр.», о которой Вы и слышать не хотели и от безумья которой меня предостерегали? О, конеч­но! Я и на эту низость пустился, и если бы Вы знали, как боготворил я Зину, отпуская ее на это обидное закланье. Но пусть я и вернулся на несколько суток, пройти это насилье над жизнью не могло; я с ума сошел от тоски. Между прочим, я травился в те ме­сяцы, и спасла меня Зина. Ах, страшная была зима».

В свою очередь, в мемуарах Зинаида Николаевна рассказывала, как она выхаживала Пастернака по­сле отравления йодом. Воспоминания об этом за­печатлены в «Докторе Живаго»:

«И вдруг он понял, что он не грезит, и это пол­нейшая правда, что он раздет и умыт и лежит в чис­той рубашке не на диване, а на свежепостланной постели, и что, мешая свои волосы с его волосами и его слезы со своими, с ним вместе плачет, и сидит около кровати, и нагибается к нему Лара. И он по­терял сознание от счастья.

В недавнем бреду он укорял небо в безучастии, а небо всею ширью опускалось к его постели, и две больших, белых до плеч женских руки протягива­лись к нему. У него темнело в глазах от радости, и, как впадают в беспамятство, он проваливался в бездну блаженства . Как хорошо было перестать действовать, добиваться, думать и на время предос­тавить этот труд природе, самому стать вещью, за­мыслом, произведением в ее милостивых, красоту расточающих руках!»

Зинаида Николаевна вспоминала: «Мне было больно, что Борис Леонидович живет с моими деть­ми и разлучен со своим сыном . По-человечески вполне понятно, что Борис Леонидович мучился угрызениями совести. Впоследствии эти пережива­ния были ярко выражены в том месте романа, где Лара приезжает с дочкой Катей к Живаго, и ему очень не хочется, чтобы Катя легла в кроватку его сына».

Такие же угрызения совести Зинаида Николаев­на испытывала по отношению к Генриху Густаво­вичу и Евгении Владимировне: «Евгения Владими­ровна мучилась . Я собрала свои вещи и села на из­возчика, попросив Александра Леонидовича передать брату, что, несмотря на мое большое сча­стье и любовь к нему, я должна его бросить, чтобы утишить всеобщие страдания. Я просила передать, чтобы он ко мне не приходил и вернулся к Евгении Владимировне.

Я ощущала мучительную неловкость перед Ген­рихом Густавовичем, но он так благородно и высо­ко держал себя в отношении нас, что мне показа­лось возможным приехать к нему. Я не ошиблась. Я сказала ему, чтобы он смотрел на меня как на няньку детей, и только, я буду помогать ему в быту, и от этого он только выиграет. Он хорошо владел собой и умел скрывать свои страдания. Меня пора­зили его такт и выдержка. Мы дали друг другу слово обо всем происшедшем не разговаривать. Я сказала ему, что по всей вероятности, моя жизнь будет та­кова: я буду жить с детьми одна и подыщу себе комнату. Я находила утешение в детях, которым отда­лась всей душой, и мне тогда казалось, что это хо­роню и нравственно ».

Однако вскоре связь Зинаиды Николаевны с Пастернаком возобновилась. И пришел черед стра­дать Нейгаузу. Зинаида Николаевна узнала, что быт его пришел в катастрофическое состояние и он на­чал пить. Тогда она ускорила приезд в Москву ро­дителей Нейгауза. Она вспоминала: «Когда я броси­ла Генриха Густавовича, его отец написал мне суро­вое письмо. Там была такая фраза: «Гарри говорит, что Пастернак гений. Я же лично сомневаюсь, мо­жет ли гений быть мерзавцем». Но, к всеобщему удивлению, этот самый отец пришел к нам на Вол­хонку познакомиться с Борисом Леонидовичем и, несмотря на свои девяносто с лишним лет, стал ежедневно приходить к нам пешком с Трубников­ского .» А вскоре Генрих Густавович женился на своей давней любовнице Милице Сергеевне Про­хоровой, из рода знаменитых фабрикантов, от ко­торой у него еще в 1929 году родилась дочка Милица. Его быт наладился.